Учёные сказки - Страница 3

Постепенно гуси-лебеди научились их воображать. А Селезню они отвели отдельный пруд, чтобы ему было больше простора.

Теперь Селезень рисовал не задумываясь. Его пруд вместил в себя и небо, и звезды, и не нужно было тянуться к ним — они были тут же, под боком. И он рисовал в специально отведенные часы, уже не заботясь о том, чтоб поразить чье-то воображение. Он просто-напросто рисовал…

И пришел день, когда он назвал озеро водохранилищем.

Гуси-лебеди, гуси-лебеди… Тут бы надо что-то сказать, но они промолчали. Они лишь украдкой подняли к небу глаза, чтобы как-нибудь вспомнить те озера… Синие-синие. Голубые-голубые. И такие чистые, что трудно даже вообразить.

Примечание:

Мустанги

Слух о мустангах обошел весь мир и дошел до Шакала, который, помимо всего, питался также и слухами.

Мустанг… Красивое, стройное животное. Одна голова, одно туловище, четыре ноги…

Шакал посмотрелся в лужу. Ну конечно, не может быть никакого сомнения!

— Кого ты там увидел? — полюбопытствовала Гиена.

— Мустанга, кого ж еще!

Гиена посмотрела на свое отражение.

— Четыре ноги, одно туловище, одна голова, — объяснил Шакал. — Красивое, стройное животное.

— Все правильно, — сказала Гиена. — Но почему ты смотришь в лужу? Разве ты не можешь просто смотреть на меня?

Вот это да! Значит, и она тоже…

— И ты тоже? — спросил Шакал.

— Почему тоже? А кто еще?

Два мустанга стояли над лужей и выясняли свою принадлежность к этому благородному племени.

— Мы очень быстро бегаем, — сообщил Шакал. — Иногда обгоняем курьерский поезд.

— А чем мы питаемся? — коснулась Гиена главного вопроса.

— Мы питаемся травкой, — сказал Шакал. — Ну и вообще… растительностью.

— Ах, как хочется растительности! — вздохнула Гиена.

И они стали щипать траву.

Трава была как трава — совершенно невкусная. Шакал мусолил ее и смотрел на Гиену. У Гиены была голова, четыре ноги и большое мясистое туловище.

— Не понимаю, что со мной, — сказал Шакал. — Когда я смотрю на тебя, у меня появляется аппетит, а когда смотрю на траву, он сразу куда-то пропадает.

Гиена смотрела на Шакала. У Шакала была голова, туловище и целых четыре ноги.

— А скажи, пожалуйста, — сказала Гиена, — мустанги, они не питаются мустангами?

Примечание:

Лев из класса пресмыкающихся

Уэтого животного обе половины тела совершенно независимы одна от другой.

Б р э м

Земляной лев — так его величали в древности за его солидность, неторопливость, за его большое достоинство. Из тех немногих шагов, которые он позволял себе на земле, не было ни одного необдуманного.

«Обдумаем ситуацию, — обычно соображал он, сидя неподвижно и производя на всех должное впечатление. — Если сделать шаг влево, то можно нарваться на неприятности, а если сделать шаг вправо, то получится, что я не хочу нарваться на неприятности, и хотя я действительно этого не хочу, но я и не хочу, чтобы так получалось…»

Степенно, неторопливо он обдумывал свой очередной шаг. При этом один глаз смотрел влево, а второй — вправо, потому что так были устроены его глаза. Левый глаз его смотрел влево и видел там славу и опасности, а правый глаз смотрел вправо и видел там бесславие и покой. И вся левая его сторона рвалась влево, а вся правая — вправо, потому что так было устроено его тело.

— Эх, была не была! — говорила левая сторона. — Если уж погибать, так с музыкой!

— Музыка будет печальная, — говорила правая сторона. — Потому что когда погибать — какое уж тут веселье!

Пока его стороны спорили между собой, он сидел неподвижно, и это производило весьма солидное впечатление.

— Как нам быть с удавом? — спрашивали кролики, подойдя к нему с левой стороны.

И он отвечал:

— Известное дело — действовать!

— Как быть с кроликами? — советовался удав, подойдя к нему с правой стороны.

И он отвечал:

— Известное дело — действовать!

И кролики действовали, и удав действовал, а он смотрел на это и все не мог сообразить, какой же тут сделать шаг: влево или вправо?..

Земляной лев!

Так его величали в древности.

А вообще-то его называют хамелеоном.

Примечание:

Как человек решил произойти от обезьяны

Все звери относились друг к другу с уважением, а иногда даже с трепетом, и только к Обезьяне никто не относился всерьез, потому что она дурачилась и кривлялась как маленькая. И тогда Обезьяна сказала:

— Произойди от меня, Человек!

Человек не сразу решился:

— Мне бы, понимаешь, лучше от льва. Или, допустим, от носорога.

— А что такое лев? Вот он что такое! — сказала Обезьяна и тут же изобразила льва.

Это было довольно похоже, хотя и не так страшно, как настоящий лев.

— А что такое носорог? — сказала Обезьяна и приставила к носу растопыренную пятерню.

И вдруг она заговорила серьезно.

— Конечно, — сказала она, — от льва каждый про изойдет. И от носорога тоже найдутся охотники. А как быть другим? Зайцам, например? Или нашему брату? — Обезьяна вздохнула. — Я вот изображаю тут разных…

А почему? Потому что мне собой быть неохота.

— Да, — сказал Человек, — бывают такие ситуации.

— Бывают, — кивнула Обезьяна. — Только ты не подумай, что я жалуюсь, у меня этой привычки нет.

Просто… хочется кем-то стать, чтобы к тебе относились по-человечески. Ты произойди от меня, Человек, а?

Говоря так, она опять скорчила какую-то рожу, в которой Человек мог бы узнать себя, если б посмотрел повнимательней. Но он смотрел невнимательно, потому что думал совсем о другом.